Наш сайт уникален тем, что на протяжении многих лет пытался выйти за рамки новостей или объяснения текущих событий, заступив на территорию не новостной публицистики и литературы. Сегодня мы предлагаем вниманию читателей рассказ "Часовой", который продолжает сюжетную линию повестей "Падение дома Алчевских" и "1905", опубликованных на сайте sq.com.ua.
Прототипом главного героя для этого рассказа послужил Виктор Георгиевич Субботин, ко дню рождения которого приурочена эта публикация.
***
– Вы арестованы! – сказал вошедший и направил на сидящего за столом наган.
Июнь в этом году выдался жарким, даже удушливым. В такое время хорошо бы оказаться на даче, в тени тяжелых веток с дозревающей черешней, с клубникой в деревянных мисках, смехом детей, плеском воды в реке и барышнями под белыми кружевными зонтиками… Но все это осталось в прошлой жизни. Новая жизнь напомнила о себе словами худощавого рабочего в неопределенного цвета пропитанной потом косоворотке:
– Именем революции! – выпалил он, оглянувшись на двух сопровождающих, будто ожидая их поддержки.
Бывший управляющий завода земледельческих машин Товарищества «М. Гельферих-Саде», а ныне – назначенный Совнаркомом Украинской Народной Республики Советов директор того же предприятия Владимир Григорьевич Воскресенский посмотрел за окно. Там синело небо; на слабом ветерке шевелились листья сирени. Если не смотреть на кабинет, за время революционных и оккупационных перипетий избавившийся от картин, статуэток, икон и прочих излишеств «старого мира», и уж тем более сделать вид, что вошедшие – нелепый мираж, а смотреть на верхушку куста сирени за окном, можно было представить себе, что сейчас не июнь 19-го, а июнь 15-го. Он, Воскресенский, по какой-то производственной необходимости оказался здесь, а за окном его ждет экипаж, который отвезет за город – к семье, черешне и плеску воды…
– Позвольте поинтересоваться, за что? – повернулся он к вошедшим, которые сделали шаг вперед, видимо, решив, что директор ищет в окне путь для бегства.
«Идиоты»,– подумал Воскресенский.Он всегда был невысокого мнения об умственных способностях пролетариев, ставших на путь отстаивания своих прав вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями.
Товарищ, ворвавшийся в кабинет директора,был яркой иллюстрацией того, что делают с неокрепшими умами идеи большевиков. Федор Бурков, говорливый слесарь, еще летом 1917 года был избран председателем рабочего совета завода, а после большевистского переворота стал верным большевиком. Поначалу он доставлял Воскресенскому немало неприятностей, но устроить маленькую «революцию» на отдельно взятом предприятии у Буркова так и не получилось.На то было много причин. Во-первых, Воскресенский, пробившийся из низов, имел самое что ни на есть пролетарское происхождение. Во-вторых, он слишком много времени проводил в цехах,трудился не меньше «рабочего класса» и пользовался непререкаемым авторитетом среди рабочих. В-третьих, завод земледельческих машин Товарищества «М. Гельферих-Саде»до революции был, пожалуй, образцовым предприятием в части создания условий труда, и заслуги Воскресенского в этом были общеизвестны. Ну и мандат на управление заводом, выданный советской властью, конечно, охладил пыл заводских революционеров.
Впрочем, быстро поняв свое место под солнцем, революционеры сосредоточились на общественной работе – проведении митингов и рисовании стенгазет. Деятельность эта порой откровенно мешала, но с другой стороны, никто, кроме большевиков, не мог обеспечить хоть какую-то дисциплину среди рабочих, а большевики с этой задачей справлялись. По крайней мере, тотального разворовывания завода, как опасался Воскресенский, так и не произошло.
Во время оккупации города немцами Бурков и его немногочисленный большевистский актив пропали в неизвестном направлении. В январе 19-го, когда Харьков снова заняли большевики, бывший слесарь и его соратники снова всплыли на поверхность, рассказывая о том, что их «революционная ячейка» пребывала в «подпольном положении». О характере этого «подполья» свидетельствовали покрасневшие лица «подпольщиков» с характерной одутловатостью, но Воскресенский ничего не мог поделать с этими «революционерами», воспринимая их существование наряду с разрухой и войной как неизбежный признак новой эпохи.
– За кражу кассы в январе восемнадцатого, – сказал Бурков спокойно, но после слов этих нервно сглотнул, и наган в его руке опасно дернулся.
Только теперь Воскресенский осознал всю серьезность положения. Со дня на день Харьков должна была занять Добровольческая армия Деникина. Разумеется, говорить об этом вслух, учитывая деятельность местной ЧК, было нельзя, но скрыть масштабную эвакуацию большевиков – тоже невозможно. Город жил ожиданием очередной смены власти. Конечно, арест в такой ситуации почти со стопроцентной вероятностью означал расстрел. Большевики, и так подменившие законность «революционной целесообразностью» и, по слухам, расстреливавшие по полсотни человек в день, теперь точно не станут церемониться. И его, Воскресенского, жизнь может оборваться даже не в подвалах бывшего дома Бергера на Сумской. До ЧК его могут просто не довезти, осуществив «революционное правосудие» прямо здесь, за зданием заводского управления. Разбираться в законности расстрела в эвакуационной суматохе никто не будет. Хотя разобраться в ситуации, по мнению Воскресенского, стоило.
В январе 1918-го правление Товарищества «М. Гельферих-Саде» объявило о закрытии завода и, оставив главную квартиру в Харькове, переехало в Ростов-на-Дону к генералу Каледину. За два дня до этого ценой неимоверных усилий Воскресенскому удалось завершить многоходовую комбинацию по сбору всех финансовых активов завода и обмену их на золотые червонцы с профилем тогда еще живого, но уже бывшего самодержца. Двести двадцать пять золотых монет должны были хоть как-то поддержать рабочих во время всеобщего хаоса и, как надеялся Воскресенский, немного сдержать волну краж заводского имущества, которой, как полагал тогда управляющий, избежать не удастся.
Члены правления, сидящие на чемоданах, не скрывали своих намерений завладеть этими деньгами, почему-то считая, что они принадлежат именно им. У Воскресенского состоялся с ними тяжелый разговор: в конечном итоге всё свелось к угрозам. Угрозы эти не показались Воскресенскому пустыми: господа акционеры находились в отчаянном положении и могли наделать глупостей, которые остались бы безнаказанными, утонув в революционном хаосе, накрывшем город.
Силовой и даже вооруженный конфликт был вполне вероятен. Не видя другого выхода, скрепя сердце Воскресенский обратился к рабсовету. Трое вооруженных членов совета во главе с Бурковым обеспечили доставку этих денег из банка в кабинет Воскресенского.Предварительно Воскресенский провел длительную беседу с заводским активом и получил заверения в том, что с деньгами на поддержку пролетариата ничего не случится, потому что «рабочая солидарность», «пусть только какая-то гнида попробует…» и все в таком духе.
Кабинет был ограблен через три часа после того, как деньги доставили на завод, за полчаса до полуночи. Такой прыти от рабочих, которые не были профессиональными налетчиками, Воскресенский не ожидал. При этом выстрелом в сердце убили вахтера Митрича и еще одного молодого рабочего, который, видимо, стал случайным свидетелем.
Воскресенский почти не сомневался в том, кто совершил ограбление. Знали о деньгах только он и члены рабсовета, сопровождавшие его. Да, они могли что-то разболтать уже после возвращения из банка, но вряд ли кто-то смог бы так быстро организоваться и действовать так нагло, никого не опасаясь. Во всяком случае, сомнений в том, что налет организовал кто-то из «своих», у Воскресенского не было. Как не было у него и прямых доказательств. А выдвигать против большевиков обвинения, тем более – бездоказательные, тогда было просто опасно для жизни.
Впрочем, хоть что-то Воскресенский попытался сделать. Он отправился в бывшую сыскную часть при канцелярии харьковского обер-полицмейстера, но обнаружил там лишь группу петроградских матросов, которые появились в городе после прихода большевиков и прославились особой агрессивностью. Вид хорошо одетого господина вызвал у них живой интерес, и Воскресенскому чудом удалось избежать ограбления или даже смерти. Больше он подобных попыток не предпринимал, а позже выяснил, что человек, которого он искал, начальник сыскной части Федор Иванович Гуров, исчез сразу после большевистского переворота в Санкт-Петербурге. Что было, конечно, очень некстати.Но даже если бы Воскресенский нашел Гурова, тот вряд ли смог чем-то помочь. Зима 1918-го была худшим временем для расследования ограбления, подозреваемыми в котором фигурировали большевики.
На этом та история закончилась. В общем-то, изначально вполне ясное для Воскресенского дело имело лишь две необъяснимые детали. Первая – один из тех, кто сопровождал деньги на завод и, скорее всего, был одним из предполагаемых грабителей, Порфирий Величко, – куда-то исчез через два дня после ограбления. Было это связано с ограблением или нет, Воскресенский, конечно, не знал. В городе, где творилось черт знает что, убийство стало обыденным явлением, а то, что труп так и не нашли, могло иметь тысячу объяснений.
Вторая необъяснимая деталь – остальные участники налета своим поведением ни разу не дали повода заподозрить наличие у них каких-то других источников существования, кроме скудных пайков. Конечно, имея минимальные умственные способности, можно постараться скрыть признаки «хорошей жизни». Но, во-первых, Воскресенский не верил в умственные способности членов заводского совета, а во-вторых, нужно было быть великими актерами, чтобы так отыгрывать жадное поедание свинцово-серого хлеба. Эти люди не доедали так же, как и все остальные, и Воскресенский уже начал подумывать о том, что его подозрения беспочвенны и злополучное ограбление стало итогом каких-то совпадений. Он понемногу забывал о нем, как об очередном трагическом эпизоде, которых за последние два года и так было слишком много.И вот теперь это ограбление снова всплыло, причем самым неожиданным образом.
Дело оборачивалось плохо. Ждать подмоги Воскресенскому было неоткуда. Здание управление пустовало. В самом сборочном цеху вот-вот должен был начаться митинг по поводу выполнения крупного заказа.На митинге Воскресенскому, похоже, присутствовать не суждено, зато Бурков наверняка произнесет проникновенную речь о мировом империализме. Воскресенский представил себе это, и им овладела такая злость, что он решил, что так просто не сдастся. Сейчас он спокойно выйдет из-за стола и бросится на Буркова, а там – будь что будет. Он уже стал приподниматься, когда за дверью послышался топот. Бурков инстинктивно обернулся, и Воскресенский пожалел о том, что не встал парой секунд раньше. Это дало бы ему возможность… Хотя какая к черту возможность против троих, вооруженных пистолетами!
Его размышления прервал грохот, с которым в дверь ввалилась невысокая плотная фигура, а за ней – еще несколько человек в кожаных куртках.
– Владимир Григорьевич! – зарокотал вошедший, а потом, заметив троих членов рабсовета с оружием, спросил: – Что здесь происходит?
– Эти товарищи пришли арестовать меня за кражу денег из заводской кассы, – ответил ошарашенный Воскресенский, узнав в вошедшем наркома Сергеева, больше известного под партийной кличкой или, как сейчас говорили уважительно,под псевдонимом Артем.
–Это которая зимой 18-го случилась? – спросил Артем, размещая свое квадратное тело на шатком деревянном стуле.
– Да, – ответил Воскресенский, удивившись.
Откуда о налете могло быть известно Артему? Тут же мелькнула мысль, что, возможно, появление в его кабинете целого народного комиссара Украинской Республики Советов вовсе не является спасением.
–Вы кто такие? – спросил Артем у членов рабсовета, которые продолжали таращиться на него, держа пистолеты в руках, и рявкнул: – Убрать оружие, вы разговариваете с наркомом!
Бурков растерянно отрекомендовался и представил остальных. Все они убрали пистолеты и стали навытяжку, опасливо поглядывая то на Артема, то на четверых людей в коже, которые подперли собой стены кабинета. На боку каждого из них топорщилась кобура. Трое из них вид имели безучастный, как будто разговор их не касался, а четвертый, тщедушный мужчина средних лет в очках в металлической оправе, следил за происходящим с легкой улыбкой. От этой улыбки делалось не по себе даже Воскресенскому. А уж членов рабсовета, судя по их взглядам, именно этот гражданин, а не грозный Артем вогнал в ступор. Они знали, кто это? Или догадывались? Воскресенский об этом не имел ни малейшего представления, но гражданин в очках ему очень не понравился.
– Ну вот и славно, – сказал Артем. – Я так понимаю, вы двое перевозили те деньги, которые были украдены при налете. – Нарком снова проявил поразительную осведомленность и продолжил. – Итак, начнем большевистский суд, быстрый, потому что времени совсем нет, но справедливый.
Он обвел взглядом присутствующих, явно наслаждаясь представлением. «Позер»,– подумал Воскресенский устало. Сделать он уже ничего не мог: бежать из такой вот компании не представлялось возможным. Сейчас все закончится.
– Это вы, господин Воскресенский, убили двоих представителей рабочего класса, чтобы завладеть заводской кассой?
– Нет, – ответил Воскресенский.
– Это сделали вы? - спросил Артем, обернувшись к членам рабсовета.
– Нет, – выдавил из себя Бурков. Он хотел еще что-то добавить, но Артем поднял руку.
– Именем Украинской Народной Республики Советов объявляю виновными гражданина Буркова и этого, как его… тьфу, запамятовал,– он досадливо поморщился от того, что сбился с торжественного тона, и просто добавил, обращаясь к мужчине в очках: - В общем, Сильвестр Иванович, ваш выход.
Гражданин в очках лениво отделился от стены, что послужило сигналом для остальных. Двое быстро выхватили пистолеты, а третий разоружил Буркова и подельника.
– Да, забыл представить вам товарища Покко, нашего славного борца с контрреволюцией, – сказал Артем, обращаясь к Воскресенскому и показывая на гражданина в очках.
Воскресенский, конечно, слышал о начальнике харьковского ЧК с нелепой итальянской фамилией, который уже несколько месяцев наводил ужас на горожан. Тот кивнул Воскресенскому, так и не сняв с лица как будто приклеенной улыбки, и направился к двери вслед за своими людьми, выводившими бывших членов рабсовета.
В кабинете остались только Артем, Воскресенский и третий член рабсовета, который, похоже, до сих пор пребывал в состоянии шока и испуганно таращился на стену.
– Ты кто такой? – обратился к нему Артем.
–Вижуков, – выпалил он, вытянувшись.
– Как он? – спросил Артем, обращаясь к Воскресенскому.
Тот замешкался, не зная, что сказать, потому что не понимал, чего от него хочет нарком. Воскресенский знал Вижукова давно, причем как весьма толкового электрика. О других его качествах директор осведомлен не был.
– Такая же гнида, как эти? – помог Воскресенскому Артем.
– Вроде бы нет.
– Хорошо, – сказал Артем и подытожил. – Назначаешься временно исполняющим обязанности председателя заводского рабочего совета.
Еще раз осмотрев ошалевшего Вижукова, он напутствовал его коротко и содержательно: «Смотри мне!» – и, погрозив кулаком, добавил усмехнувшись: «Проваливай!»
Оргвопрос был решен с той же стремительностью, с которой прошел «суд», и Воскресенский с Артемом остались в кабинете одни.
– Вы, наверное, хотите узнать, откуда мне все известно, – начал Артем, продолжая улыбаться. – Конечно, я бы мог объяснить свою осведомленность большевистской проницательностью, но считаю несправедливым оставлять вас в неведении. Вы господина Гурова помните? Начальника сыскной части при канцелярии харьковского обер-полицмейстера? Помнится, вы пересекались с ним в 1905-м…
– Да, - ответил Воскресенский, – я и позже с ним пересекался.
– Если бы товарищ Покко в перерывах между расстрелами контрреволюционного элемента больше внимания уделял разбору архивов канцелярии сыскной части, ко мне бы этот документ попал раньше. К слову сказать, этот документ не единственный: господин Гуров оставил еще несколько записок, которые существенно помогли… хм.. установлению порядка в городе. Но это письмо касается лично меня и вас. Поэтому извольте.
Он протянул Воскресенскому листок бумаги, и тот начал читать.
Это письмо я адресую конкретно товарищу Артему. Я не знаю, какой пост он займет, но вряд ли останется незамеченным. Поэтому убедительно прошу того, кому в руки попадет этот документ, передать его господину Сергееву, вернее – товарищу Артему.
Товарищ Артем, я не знаю, осведомлены ли вы об одной моей особенности – во всем докапываться до конца. Именно это заставило меня после прихода к власти большевиков остаться в городе и перейти на нелегальное положение (какая ирония в этом, согласитесь!), чтобы перед отъездом завершить ряд дел. В это время я узнал об убийстве некоего Порфирия, рабочего завода Гельферих-Саде. Будучи пьяным, он рассказал, что принял участие в ограблении, взяв при этом с подельниками более двух сотен золотых червонцев. Эту пьяную болтовню услышал тот, кому слышать ее не следовало. Или наоборот – это как посмотреть. В итоге этот самый Порфирий был убит, причем смерть его не была легкой – раклы его пытали, пытаясь выведать местонахождение денег. Узнали они и об остальных участниках ограбления. С теми дело пошло куда проще: они сами отдали деньги, опасаясь повторить судьбу подельника. Эта драматическая история вряд ли была бы вам интересна, если бы не один факт: убитый и два его подельника являются членами рабочего совета завода и большевиками. Более того, организатором ограбления стал председатель этого совета с какой-то «бурлящей» фамилией (большего мне установить не удалось, уж не обессудьте) – то ли Бурлежов, то ли Бурлаков. В общем, думаю,выяснить, кто это, вам будет несложно.
Воскресенский прервал чтение, потому что за окном послышались два выстрела. А через пару секунд – еще два.
– Аккуратные черти… Всегда добивают, – усмехнулся Артем, смотря на изумленного Воскресенского. – А вы думали, мы их повезем куда-то? Времени на это нет. Потом приберетесь… Ну вы читайте, читайте.
Воскресенский продолжил чтение.
А установить и наказать виновных, я думаю, в ваших интересах:паршивые овцы в стаде вам не нужны, я полагаю. Впрочем, чистота большевистских рядов меня заботит мало. Дело в другом: покойный грабитель хвастался тем, что они собираются обвинить в произошедшем управляющего заводом – господина Воскресенского. Я думаю, вы помните такого? Так вот, человек это вполне достойный и не заслуживает смерти от руки «революционного правосудия», тем более, правосудия лживого. Поэтому прошу вас вмешаться в ситуацию. Вы же, насколько я помню, всегда ратовали за справедливость.
С революционным приветом, бывший начальник сыскной части при канцелярии харьковского обер-полицмейстера на нелегальном положении Федор Иванович Гуров.
Р.S. Пропавшие деньги искать не трудитесь. Часть из них растворилась в притонах Ивановки и Москалевки, а те, что остались, войдут в начальный капитал бывшего начальника сыскной части. Эти деньги пригодятся мне на новом месте. Тем более, для их получения мне пришлось… так сказать, взять на себя функции правосудия. Предприятие оказалось рискованным и малоприятным. Поэтому деньги эти я заработал. Но все же при возможности извинитесь за это перед господином Воскресенским.Думаю, он меня поймет.
Воскресенский дочитал, но не стал отводить взгляда от листка, потому что разглагольствования Артема могли помешать его размышлениям. Теперь все становилось на свои места. Подозрения Воскресенского были справедливыми. И пропажа одного из грабителей, и тот факт, что они так и не смогли воспользоваться награбленным, – все нашло свое объяснение. Почему они не стали обвинять его в ограблении еще тогда, тоже вполне объяснимо: покровительство могущественного Артема, который и назначил Воскресенского директором завода сразу после прихода большевиков, остудило пыл подельников. Чем эта история могла для них закончиться,было неизвестно. Тем более, об ограблении на тот момент узнали бандиты, и произошедшее могло всплыть в очень невыгодном для грабителей свете. Поэтому они предпочли не ворошить прошлого. Но почему налетчики решили заявиться к нему именно сейчас?
– Они что, настолько боялись белых? – спросил Воскресенский, подняв глаза на Артема.
– Ну еще бы, – ответил тот, сразу поняв, о ком говорит Воскресенский, и усмехнулся. – Красный террор, которым нас так любит попрекать ваш брат, конечно, как бы это сказать... грешит перегибами, но белый террор, уж поверьте, ничем не лучше. Немцы, гетман, Директория не стали бы заниматься какими-то грабителями. Не до того им было. А вот белые вполне могут попытаться публично наказать большевиков, которые к тому же – убийцы и грабители. Лучшего сочетания для них и представить нельзя. Они бы в это крепко вцепились. Нашли бы виновных и устроили показательный суд и показательную казнь. Если бы вы обратились к ним за правосудием. А вы бы обратились, кстати?
– Не знаю… вряд ли. У меня же не было этого письма, и доказательств не было…
– Вот все у вас так, – рассмеялся Артем. – Все это ваше кадетское чистоплюйство… Вы же знали, что это они, знали ведь?
– Наверное, знал. Но без доказательств…
– Ладно, – выдохнул Артем. – Может, за это вы мне и нравитесь. Поэтому я вот что хочу сказать. Вы человек не глупый и понимаете, что сейчас мы уходим, но обязательно вернемся. И вернемся уже навсегда. Чтобы строить новую жизнь. И на этой стройке вы нам понадобитесь. Я об этом говорил в феврале 17-го и сейчас повторю: такие люди, как вы, нужны советской власти. Такие люди, собственно, нужны любой власти. И я даже не буду убеждать вас в том, что эмиграция для вас – не выход. Вы себя найдете везде, в этом я не сомневаюсь. Возможно, уйдете с Добровольческой армией и дальше за границу. Но подумайте о том, что будет, когда мы вернемся. Что будет с делом, которому вы отдали всю жизнь? Вы можете продолжить работать здесь. Я имею в виду, не на этом заводе, а на куда более высокой должности. Впрочем, легкой жизни я вам не обещаю. Как видите, я с вами предельно честен. Выбор за вами.
– Чего вы хотите от меня сейчас? – спросил Воскресенский.
– Сейчас? Да ничего. Оставайтесь здесь и продолжайте быть… часовым, охранителем того, что вам вверено, и того, что для вас, похоже, важно, раз вы до сих пор не уехали. А выбор сделаете потом, когда придет время. А оно придет, поверьте.
Артем встал и потянулся, разминая свое квадратное тело, явно не привыкшее к долгому сидению.
– А теперь пойдемте. В конце концов, я приехал не только для того, чтобы спасать каких-то деклассированных элементов от грабителей. Все ведь готово? Впрочем, я знаю, что готово, пойдемте же!
Ликующая толпа стояла по обе стороны железнодорожных путей, уходящих в темноту сборочного цеха. Несколько красных флагов и импровизированная трибуна из железного хлама и досок, на которую уже взбирался Артем, превращали сдачу продукции заказчику в митинг. Вообще большевики всё умудрялись превращать в митинг, и это обычно раздражало Воскресенского. Но сегодня даже он не мог не признать, что в данном случае «продукция», сделанная заводом, заслуживает особого ритуала.
Из темноты цеха под рев толпы сначала показалась огромная орудийная башня. Затем мимо собравшихся поползла стальная стена с бойницами для пулеметов и вторая башня, находящаяся на другом конце броневагона. Потом показался бронепаровоз. Это был самый популярный в империи локомотив, в народе именуемый «овечкой», спрятанный под такими же стальными листами 20-миллиметровой брони, как и броневагон. Листы эти почти полностью закрывали колеса, и казалось, бронепоезд просто плывет над железнодорожными путями.
Когда мимо проплыл бронетендер, где защищенный все той же броней должен был храниться уголь, Воскресенский увидел небольшую надпись, сделанную белой краской: «Харьковский завод». Справа от нее неумелой рукой были нарисованы серп и молот, новые большевистские символы. Под рисунком кривоватым полукругом какой-то заводской «художник» написал просто: «Серп и молот». То ли автор счел, что нарисованный им символ не все узнают и таким образом подстраховался, то ли решил, что надпись «М. Гельферих-Саде» будет смотреться нелепо на этом чуде пролетарской индустрии. Все это в целом выглядело как название завода. Столь неожиданному «переименованию» Воскресенский нимало не удивился:первое национализированное большевиками в Украине предприятие не могло носить имя эксплуататора, и слава Богу, что до сих пор никто не додумался назвать его именем какого-нибудь большевистского вождя. «Что ж, пусть будет «Серп и молот»,– подумал Воскресенский с некоторым облегчением.
Тем временем мимо проплыл еще один броневагон, который замыкал собой, как знал теперь ставший невольным специалистом по бронепоездам Воскресенский, «боевую» часть бронепоезда. Остальную часть поезда – платформы, вагоны для размещения штаба и красноармейцев – реконструировали железнодорожники. Им, наверное, как и заводчанам, пришлось немало потрудиться, потому что большевики для «ремонта» притащили груду металлолома. Из нее за два месяца ценой неимоверных усилий была сделана, по сути,новая боевая бронемашина. При этом Воскресенский не дал большевикам нагло использовать энтузиазм людей и добился того, что работа эта была оплачена усиленными пайками, что позволило рабочим хоть как-то откормить их семьи.
Бронепоезд откатился и замер. Артем с трибуны выкрикивал какую-то речь, набитую фразами о «гидре мировой буржуазии», «борьбе пролетариата» и прочей чушью. Воскресенский подошел ближе к бронепоезду. Свежевыкрашенное зеленой краской клепаное железо весело блестело на солнце, но в целом бронепоезд, как и вся техника военного назначения, по мнению Воскресенского, выглядел не только устрашающе, но и уродливо.
С другой стороны, чистая функциональность стальных бортов и башен вызывала уважение. Как вызывает уважение любое оружие. Вспомнив о происшествии, случившемся несколько минут назад, Воскресенский поморщился и подумал,что перед ним сейчас – тот же револьвер, способный изрыгать тысячи пулеметных пуль и снарядов, сея вокруг себя смерть. И не только вокруг. При попадании под мощный артиллеристский шквал эта стальная коробка может стать адом для находящихся внутри. Или, например, при схождении с рельсов. Как сошла с рельсов и начала переворачиваться, сея ужас и смерть, некогда казавшаяся нерушимой империя. Где было место Воскресенского в этой катастрофе, он пока не знал и старался сейчас об этом не думать. У него еще было время сделать выбор.
